Вступление
Далеко не каждому из моего поколения, родившемуся после Великой Отечественной войны, посчастливилось застать в живых своих дедов. Мне повезло. Одного из своих — деда Шуру, отца моей мамы, — я знала.
К моему деду Шуре больше всего подходило слово «крепкий». Крепкий муж, крепкий отец, крепкий дед, крепкий работник, крепкий хозяин, крепкий солдат, крепкий коммунист. Словом, крепкий это был мужик, Александр Дмитриевич Сорокин. Крепкого сложения, крепкого характера, крепкого ума, крепкого духа.
Я родилась в его доме, была первой внучкой. Мне он мастерил детскую мебель у себя в сарае, позволял играть своим кортиком, меня брал с собой на базар за арбузом, когда мы с моими родителями приезжали навестить их с бабушкой Машей, моих молодых тетушек и совсем еще юного дядю.
А сейчас у меня в душе буря воспоминаний, эмоций, мыслей. Я держу в руках старую общую в картонном переплете ученическую тетрадь в линейку. Потрепанные края, размытые пятна — свидетели подлинности документа — дневника моего деда.
Обложка
Где правда? У каждого поколения она своя?
Дед был сыном своего времени, я — дочь своего. То, что для него было смыслом всей жизни, — для меня трагическая история моей страны. И история страны неотделима от истории моей семьи. Или наоборот? Судьба семьи неотделима от судьбы страны? Что первично: люди и их жизни или государства и эпохи? Вечные вопросы, на которые ищет ответ каждое новое поколение.
Чем чаще я перелистываю эту тетрадь, тем больше вопросов у меня появляется. Наверное, на часть из них я никогда не найду ответа. Дело не только в том, что никто уже не помнит каких-то фактов, но и в том, что факты по-разному отражаются в памяти людей. Времена меняются, люди меняются и уже дают иную оценку фактам. Я думаю, что и мой дед взялся вести свой дневник не только для того, чтобы осмыслить прошлое, но и чтобы разобраться в том, что происходит в данный конкретный момент его жизни.
Эти записки трудно отнести к какому-то одному жанру. Начинаются они с фактов биографии, попыток вспомнить детство и юность на фоне событий, участником которых был мой дед. С каждой страницей память его обостряется, появляется больше дат, деталей, оценок, пока записки не превращаются в настоящий дневник, когда уже не льется поток воспоминаний, но описываются дела, мысли, эмоции за день. Иногда записи датированы конкретным часом, то есть он делает несколько записей в сутки. Наиболее активно дед делал записи в дневнике в 1941-43 годах.
Дневник неожиданно обрывается 1 августа 1943 года. Последняя запись не содержит никаких намеков на обстоятельства, которые могли помешать продолжению дневника, но, видимо, что-то произошло. Это один из вопросов, но ответ на него я попробую домыслить позже.
Хочу сразу оговориться, что мои «заметки на полях», как я про себя называю этот текст, не являются научно-историческим исследованием, поэтому в них могут быть и ошибки, и неточности с точки зрения людей, занимающихся или даже просто интересующихся историей. Это, скорее, моя эмоциональная реакция на прочитанное. Конечно, как человек, выросший в Советском Союзе, я не могу остаться абсолютно аполитичной. Во всяком случае, если найдутся люди, готовые оказать мне помощь в поисках ответов на некоторые вопросы, возникшие у меня в ходе этой работы, я буду им очень благодарна.
Итак, вопросы!
Вопрос № 1 я задаю себе:
А надо ли это публиковать? Ведь, наверняка, и моя семья, и мои близкие друзья меня спросят: А ты не боишься?
Пожалуй, еще несколько лет назад я бы не стала ворошить прошлое, но0сейчас уверена, что не боюсь ни возможных обвинений в адрес моего деда, ни упреков в мой адрес. Это нормально! То, что пережил он — это его жизнь, которая уже принадлежит истории, а нам, если мы цивилизованные люди или стремимся такими стать, о чем сейчас нам постоянно напоминают, надо пытаться учиться у истории. Хотя чем больше живу, тем очевидней, что чужая история, как и чужая жизнь, никого не учит, увы! Но если найдется хоть один человек, которому моя затея принесет пользу или он найдет что-то интересное в этих старых записях, то, значит, публиковать их стоит.
И еще. Образно говоря, мне видится эта тетрадь, как сообщение, запечатанное в старой бутылке и найденное в океане времени потомками, дед которых находился, выражаясь современным языком, в экстремальных, кризисных ситуациях. Он хотел оставить «сообщение» на случай своей гибели. Он не погиб, но мы получили его «письмо» через много лет после его смерти. И вот мы его читаем.
Текст, в основном, вполне разборчив и хорошо сохранился, но все же читать рукопись довольно трудно, поэтому я буду приводить текст дневника в перепечатанном мной варианте с оригинальной орфографией и пунктуацией деда Шуры, Александра Дмитриевича Сорокина.